о его выхолащивании, как в известной шутке о «супе и утке» Насреддина.

В этой истории говорится, как из деревни приехал пови­даться с Насреддином родственник и привез с собой утку. Насреддин с благодарностью приготовил утку и разделил ее с гостем. Вскорости приезжает еще один гость. Он был дру­гом, как он сказал, «того, кто привез тебе утку»: Насреддин хорошо его попотчевал. И так повторялось несколько раз. Дом Насреддина постепенно превратился в духан для при­езжих. И каждый был то другом, то дальним родственником привезшего утку. Однажды в дверь постучали, и появился один путник. «Я — друг друга того друга, который друг привезшего из деревни тебе утку»,— сказал он. «Входи»,— пригласил Насреддин. Сели они за стол, Насреддин попро­сил жену принести суп. Отведав, гость почувствовал, что это просто теплая вода. «Что же это за суп?»,— обратился он Мулле. «Это,— ответил Насреддин,— суп из супа того супа, который был супом из утки».

Джим Симкин, чья мудрость обычно выражалась в фор­ме шутки, однажды рассказал о том же в истории, как одна дама пошла к раввину с просьбой о «броши» для рождест­венской елки. Будучи весьма ортодоксальным, тот изви­нился за то, что приходится говорить о таких сувериях, как освящение дерева, и предложил обратиться к раввину ре­формистской конгрегации. Тот тоже отказался и пореко­мендовал другого — раввина конгрегации нового поколения. И вот дама просит этого последнего сделать «брошь» для рождественской елки, и тут раввин говорит: «Рождественской елки? Не возражаю; но что такое "брошь"»?

Если нечто подобное произошло с Гештальт-терапией, то и она не избежала, так сказать, исторического закона, действие которого наблюдается в сворачивании обществен­ных движений и даже цивилизаций, которые, как отмечали Шпенглер, Тойнби, Сорокин и другие, имеют свою весну, свое лето, осень и свою зиму.

Есть одна тема, которой хотелось бы коснуться, по­скольку без этого данная ретроспекция истории «Гешталь­та после Фритца» была бы неполной. Кроме разговора о сильном проникновении Гештальта в страны и культуры, необходимо вспомнить и о разделении Гештальта — разде­лении, отражаемом в различии во взглядах представителей Восточного Побережья и Западного Побережья, разделе­нии, которое теперь разошлось по всему свету в виде двух контрастирующих ориентации.

Деление на Восток и Запад на самом деле является раз­делом целого на две части, однако с течением времени оно стало отражать растущую оппозицию, с которой Фритц Перле и его деятельность столкнулись в лице его старых единомышленников, оппозиция в зародышевом состоянии существовала, когда он был еще жив, когда только начал обосновываться на Западном Побережье.

Неудивительно, что сторонники Фритца, активно со­перничавшие с ним в Нью—Йорский период (как часто вспо­минал Симкин), только усилили противодействие, когда Фритц избрал свою антитеоретическую и интуитивистскую позицию, когда такие выражения, как «дерьмо собачье» и «мозгодер» запестрили в его лексиконе, когда он подумы­вал о книге по Гештальт-терапии со своими новыми друзь­ями и единомышленниками. Легко понять, как они не только отчуждением ответили на отчуждение, но и, приняв триумф Фритца на Западном побережье за поражение, жаждали его несостоятельности. Тонкие и сдержанные в выражении своего неодобрения при жизни Фритца, после его смерти они стали порочить его, желая похоронить его и свести к минимуму его след в анналах истории, по крайней мере в смысле лишения его превосходства в отношении Лауры Перле и Пола Гудмена.

Публичное выражение этой критики породило своего рода контрреформу, или «реставрационный» период в истории Гештальта, уже объявленный, когда Пол Гудмен счел для себя возможным раскритиковать Фритца на мемори­альном собрании, «праздновать» которое вызвалась группа из Нью-Йорка вскоре после панихиды в Сан-Франциско в Массонском Зале. Главной вехой в выражении этой крити­ки стала статья Исадоры Фрома «Реквием по Гештальту» *5, где в рассказе о своей тренировке Фритцем он обвиняет его в неспособности дать Гештальт-терапии теорию, что впол­не удалось Полу Гудмену *6. На мой взгляд, д-р Фром не только принял сторону своего братца Пола против его эди­пова конкурента, но и заявил исподтишка о себе как о представителе Пола Гудмена среди живущих.

За этим можно заметить, как постепенно переписывает­ся история Гештальт-терапии на страницах «Гештальт-журнала». Фритца здесь показывают чуть ли не хиппи, утратившим серьезность, а преданность работе с группами объясняется его нарцистическими потребностями и легко­мыслием. Его критикуют за отсутствие интереса к теории, обвиняют за чрезмерную преданность технике. Стали даже поговаривать и в книгах, и в статьях, что Фритц вовсе и не практиковал в Калифорнии. Если прочтете, то найдете там, что он лишь демонстрировал Гештальт-терапию, а не ле­чил. В итоге гений Фритца был представлен «официально­му свету» как интеллектуальный и моральный упадок.

Как я уже отмечал, когда Рикардо попросил меня впер­вые выступить по «Гештальту после Фритца», особенно я не переживал. Однако затем я прочел все, что было по этому поводу написано о Гештальте, я перечел каждую строчку Пола Гудмена (чьи формулировки мне никогда особенно не нравились, они полны мистификации), и в ре­зультате у меня появился настоящий мотив высказаться. Для меня стало как никогда